Фердинанд де Соссюр
«В языке нет ничего, кроме тождеств и различий».
Ferdinand de Saussure
(1857 – 1913)
Фердина́нд де Соссю́р — швейцарский лингвист, заложивший основы семиологии и структурной лингвистики, стоявший у истоков Женевской лингвистической школы. Идеи Фердинанда де Соссюра, которого часто называют «отцом» лингвистики XX века, оказали существенное влияние на гуманитарную мысль XX века в целом, вдохновив рождение структурализма.
Фердинанд де Соссюр стоял у истоков семиотики – еще одной отрасли знания, которая позволила человечеству в XX веке сделать несколько исключительных по своей значимости и последствиям открытий. Постулируя тезис о системности языка, он сравнивал его с другими знаковыми системами и высказал идею о необходимости создать науку, "изучающую жизнь знаков внутри жизни общества". Эта наука – семиотика, или семиология – включает в себя языкознание как составную часть.
Семиология, которую создаёт Фердинанд де Соссюр, определяется им как «наука, изучающая жизнь знаков в рамках жизни общества». «Она должна открыть нам, в чем заключаются знаки, какими законами они управляются». Де Соссюр утверждает, что семиология должна быть частью социальной психологии и определение ее места — задача психолога. Задача же лингвиста — выяснение того, что выделяет язык как особую систему в совокупности семиологических явлений. Поскольку язык — это одна из систем знаков, постольку лингвистика оказывается частью семиологии. Определение места лингвистики среди других наук де Соссюр видит именно в ее связи с семиологией: «если нам впервые удается найти лингвистике место среди наук, это только потому, что мы связали ее с семиологией».
Соссюр впервые в истории лингвистики заявил о необходимости различать язык и речь, что стало отправной точкой для всех направлений современной лингвистики. Язык рассматривался им как система условных средств (норм), речь – как форма существования этой системы. Соссюр также первым разделил и противопоставил два возможных подхода к исследованию языка: диахронический (исторический) и синхронический (современный). Поскольку язык – это система отношений, изучать эти отношения и понять их можно только на синхроническом уровне: с течением времени старые системные связи разрушаются. Для иллюстрации своих идей Соссюр часто пользовался аналогией с шахматной игрой – не важно, из чего сделаны фигуры, абсолютно все определяется только лишь правилами игры и значимостью каждой из этих фигур.
I
Фердинанд-Монжен (Mongin) де Соссюр родился 26 ноября 1857 года в Женеве. В смутную эпоху религиозных войн XVI века его предки родом из Соссюр-сюр-Мозелота (Соссюра на Мозелоте, приток Мозеля), протестанты по своим религиозным убеждениям, покинули Лотарингию и эмигрировали в Швейцарию, где после долгих странствий обосновались в Женеве.
Фердинанд де Соссюр не был первым ученым в роду де Соссюров. Его прапрадед Никола де Соссюр (1709—1791) сотрудничал в знаменитой Энциклопедии; извлечения из Энциклопедии были впоследствии опубликованы им в виде отдельной книги «Vignes, raisins, vendanges et vinss („Виноградники, [сорта] виноград[а], сбор винограда, [виноградные] вина"), вышедшей в 1778 году в Лозанне. Видным естествоиспытателем, основоположником описательной геологии и первым исследователем геологического строения Альп был его прадед Орас-Бенедикт де Соссюр (1740—1799), почти четверть века занимавший должность профессора натурфилософии в Женевском университете. Два минералогических термина — соссюрит (название одного из минералов) и соссюритизация (название одного из процессов преобразования в минералогии) — обязаны своим существованием его имени. Дед Ф. де Соссюра Никола-Теодор де Соссюр (1767—1845), видный физик, химик и геолог, получил широкую известность благодаря работам по физиологии растений: он первым установил, что в процессе дыхания растения поглощают кислород, а на свету усваивают из углекислоты углерод с выделением кислорода; он также открыл, что минеральные вещества почвы поступают в растения через корни. Прабабка Ф. де Соссюра, сестра Никола-Теодора де Соссюра, Альбертина-Адриенна де Соссюр (1766—1841) была образованнейшей женщиной Швейцарии того времени: друг знаменитой французской писательницы де Сталь, многих немецких романтиков, близкий человек Адольфа Пикте, первого учителя Ф. де Соссюра, переводчица ряда произведений В. фон Шлегеля, она сама была автором книги «Education progressive* („Прогрессивное воспитание"). В одном из сохранившихся ее писем к А. Пикте она в 1822 г. говорит о необходимости для ученого уметь сочетать собирание большого числа эмпирических фактов с конструированием систем — идея, характерная для Ф. де Соссюра уже в самом начале его научной деятельности.
Примечательна личность и дяди Ф. де Соссюра, Теодора де Соссюра (1824— 1903), сыгравшего, по-видимому, немалую роль в судьбе Ф. де Соссюра в переломный период его жизни (1890—1891 гг.). Артиллерийский полковник, на протяжении полувека мэр Жанту (Genthod), летней резиденции Соссюров с 1723 года, дважды депутат Генерального совета, Теодор де Соссюр умело сочетал общественную деятельность с разносторонними научными интересами. Он был президентом швейцарского общества искусств, основателем и президентом швейцарского общества исторических памятников, автором двух работ о французском языке и об орфографии собственных имен. Его младший брат Анри де Соссюр (1829—1905), отец Ф. де Соссюра, в молодости совершил длительное путешествие с научными целями на Антильские острова, в Мексику и Соединенные Штаты Америки; из этой поездки он вернулся с богатейшими энтомологической и минералогической коллекциями. В дальнейшем он посвятил всю свою жизнь геологии. Явным отзвуком далеко не гуманитарных интересов, господствовавших в роду Соссюров, в частности интересов его отца, являются неоднократные ссылки Ф. де Соссюра в его „Курсе общей лингвистики" на геологию. Как увидим ниже, с теми же устойчивыми интересами, господствовавшими в семье Соссюров, был связан и выбор им специальности при поступлении в Женевский университет.
Учеными были и братья Фердинанда де Соссюра — Леопольд де Соссюр (1866—1925), специалист ло вьетнамскому н китайскому языкам, а также по древнекитайской астрономии, и Рене де Соссюр (1868—193?), математик, а также автор ряда работ по проблеме естественных и искусственных языков. Кажется, только одному из братьев были чужды научные интересы — Орасу де Соссюру (1859—1926), художнику — портретисту и пейзажисту. Его кисти принадлежит портрет его старшего брата, запечатлевший Ф. де Соссюра в Парижский период его жизни, и хранится ныне в замке Вюффлан (Vufflens), где провел свои последние дни великий лингвист; портрет является собственностью Жака де Соссюра.
II
Несмотря на господствующие в роду Соссюров естественно-научные интересы, самого Ф. де Соссюра уже в раннем детстве влекло ие естествознание, а наука о языке. Этот интерес поддерживался рядом благоприятных обстоятельств: к услугам юного де Соссюра было богатое собрание книг в библиотеке его деда с материнской стороны Александра-Жозефа Пуртале. Общение с ним на почве этнологических и этимологических интересов, правда, довольно поверхностных («Он был полон идей при полном отсутствии какого-бы то ни было метода»,— пишет о нем де Соссюр), укрепляло рано возникший у де Соссюра интерес к языкознанию: «Меня всегда влекла к себе лингвистика» и «пищу моим вкусам я находил в библиотеке моего деда со стороны матери .... а также в беседах с ним»,— писал в 1903 году в своих воспоминаниях Ф. де Соссюр.
Недалеко от Соссюров, на загородной вилле в Маланьи (Malagny), вблизи Женевы, жил престарелый Адольф Пикте (1799—1875). Исключительно разносторонний ученый — математик, лингвист и философ,— большой знаток искусств и литературы, «ученый и в то же самое время поэт» (Ф. де Соссюр), он был основоположником лингвистической палеонтологии на базе индоевропейских языков.
Лингвистические интересы Пикте сблизили с ним молодого Соссюра. «Когда мне было не то 12, не то 13 лет, я часто встречался с Пикте,— вспоминает об этом времени Соссюр,— ... не осмеливаясь надоедать старику вопросами, я тем не менее питал безотчетное восхищение, столь же глубокое, сколь и наивно-детское, к его книге [по лингвистической палеонтологии.— А. Х.], из которой я серьезно проштудировал несколько глав». Позже, в 1878 году, Соссюр публикует в трех номерах „Journal de Geneve" пространную рецензию на только что вышедшее второе издание лингвопалеонтологической работы Пикте, которая выливается в обширный и исчерпывающий обзор всей многогранной деятельности этого ученого и в восторженную характеристику его личности.
Адольф Пикте был первым собеседником юного Соссюра не только по вопросам лингвистики. Трудно предполагать, чтобы Пикте, ученик и друг Гегеля и Шеллинга, приятель В. фон Шлегеля, близкий друг и сотрудник Кузена, человек чрезвычайно разносторонних интересов, не повлиял бы на Соссюра и этими, не узколингвистическими сторонами своей личности. Не лишено основания предположение, что формулировка знаменитых дихотомий, по существу антиномий, противоречий языковой деятельности (язык — речь, синхрония — диахрония и т. д.), осуществленная Соссюром на склоне его жизни, не обошлась без воздействия Гегеля. И промежуточным звеном между Гегелем и де Соссюром был, несомненно, Пикте.
А. Пикте был не только первым собеседником, но и первым читателем Соссюра. Не то в 1872, не то в 1874 году Соссюр «почувствовал себя готовым к тому, чтобы набросать „общую систему языка"». Она не дошла до нас, но воспоминания де Соссюра сохранили нам ее название: в одном месте он называет ее „Опыт о языках" („Essai sur les langues"), в другом—„Общая система языка" („Systeme general du langage").
Идея работы («этого ребячества», согласно оценке самого Соссюра) — типичной для XVIII века конструкции — состояла в том, чтобы свести все многообразие лексического состава всех языков к ограниченному корнеслову с трех-, а первоначально и с двухсогласной структурой и, видимо, с мотивированным отношением к означаемому: например, группа корней типа R — К должна была, согласно этой идее, быть «универсальным знаком самовластия (prepotence)», группа корней типа Р — N — К — «универсальным знаком удушья, дыма» и т. п.
Адольф Пикте отнесся к первой пробе пера гимназиста иронически, но вместе с тем доброжелательно: «Мой юный друг,— якобы сказал он Соссюру,— вы, я вижу, взяли быка прямо за рога». В общем же, как признался потом Соссюр, «нескольких добрых слов оказалось вполне достаточно, чтобы решительно отбить у меня всякую охоту ко всякой универсальной теории языка». Знаменательные слова, изобличающие определенную черту склада характера Соссюра, который будет вести себя в дальнейшем в аналогичных условиях аналогичным образом. «Я,— заключает он,— забыл о языкознании на два года, сытый по горло неудачным опытом». Позже такие интервалы «забвения» будут становиться все более длительными.
Когда Ф. де Соссюр писал свою первую работу, он был еще гимназистом. В Женевскую гимназию он поступил в 1873 году, потеряв до этого год в колледже, а перед поступлением в колледж Ф. де Соссюр учился в течение года [в 1870—1871 г.] в частном пансионе Мартэна, где получил первоначальные знания по греческому языку — по грамматике Гааза.
Уже в школьные годы Ф. де Соссюр самостоятельно изучает санскритский язык — по грамматике Боппа — в дополнение к тем двум классическим языкам — латинскому и греческому,— которые изучались в гимназии и знания по которым он углублял, штудируя самостоятельно Курциуса. Возможно, что в эти же годы он устанавливает первые контакты с Полем Ольтрамаром (Oltramare), профессором Женевского университета, латинистом и индологом. И все же знания Фердинанда де Соссюра остаются пока однобокими: он не имеет никакого представления о германских языках, даже о готском; по его собственному признанию, о индоевропейском языке он имеет самое смутное представление.
В 1875 г., окончив гимназию, Ф. де Соссюр поступает в Женевский университет. Уступая желанию родных, он явно против своей воли специализируется по естественным наукам, слушает физику, химию. На занятия по предметам гуманитарного характера остается совсем мало времени. Правда, он посещает лекции по философии, по истории искусства. Сложнее обстоит дело с предметами его непосредственных интересов — языкознанием и конкретными индоевропейскими языками. Женевский университет того времени мало что мог предложить для устранения тех серьезных пробелов, которые имелись в его образовании, не носившем систематического характера. Кафедру лингвистики и филологии занимал уже два года главный раввин Женевы Ж. Вертгеймер, сменивший за два года до поступления Ф. де Соссюра в университет Краусса, который ту же материю преподносил своим слушателям сперва под именем «филологии», а затем под именем «сравнительного языкознания». Вертгеймер, автор одной-едииственной брошюрки, которая целиком воспроизводила лекцию, прочитанную при вступлении на должность 30. X. 1877 г. и представляющую собой беззастенчивый пересказ одной из работ Мишеля Бреаля, остался в памяти потомков не делами своей жизни, а датой своей кончины, обессмертившей имя Ф. де Соссюра (именно тогда Фердинанд де Соссюр начал чтение своего бессмертного „Курса"). В этом же, 1877 году молодой Соссюр слушал лекции приват-доцента Луи Мореля. Луи Морель не был оригинальным ученым; читая студентам курс грамматики греческого и латинского языков, он дословно повторял аналогичный курс, который читал в Лейпциге Георг Курциус и который за год до этого он сам прослушал у него. Этот год для Соссюра был потерян. Оставаться в Женеве больше не имело смысла.
За несколько месяцев до того, как покинуть родину, восемнадцатилетний Соссюр пишет Бергеню (Bergaigne), секретарю основанного в 1865 году Парижского лингвистического общества, письмо, в котором сообщает о своем желании вступить в члены этого общества. 13 мая 1876 года его прошение удовлетворяется. По-видимому, в это же время он направляет в „Записки" этого общества (MSL) свои первые четыре из шести статей и заметок, которые и появляются (вместе с двумя, написанными позже) на страницах „Записок" летом 1877 г., когда Ф. де Соссюр был уже в Лейпциге. В числе заметок оказывается, как пишет в своих воспоминаниях Ф. де Соссюр, и одна, «глупая, о суффиксе -t-»; в ней, признается Ф. де Соссюр, «я в каждой строчке боялся сказать что-либо такое, что не было бы согласно с Боппом, который был тогда моим единственным учителем». Признание очень характерное: Соссюр еще стоит на старых позициях. Лучшая из этих шести статей и заметок — уже упомянутый «Опыт о различных о в индоевропейском (праязыке»,— написанная, по-видимому, в конце 1876 г. и доложенная 21 июля 1877 г. не заседании общества, а затем опубликованная в „Записках", хотя и имеет непосредственное отношение к его гениальному „Мемуару" и, по утверждению А. Мейе, уже содержит «важнейшие новые идеи», все же не позволяет еще догадываться о той молниеносной эволюции, которую вот-вот проделает Фердинанд де Соссюр за какие-нибудь полтора — два года. Как говорит Штрайтберг, в этой, как и в других пяти статьях, «еще не видно когтей льва»...
III
«Barbarus hie ego sum, quia non intelligor illis».
«Я здесь чужеземец, ибо никто меня не понимает».(Овидий (лат.) – Тристии, V. Элегия X, стих 37).
В октябре 1876 г. Фердинанд де Соссюр на целых пятнадцать лет покидает родной город, свое отечество. Он окончательно отказывается от мысли быть естествоиспытателем, и родные не мешают ему в его выборе. Соссюр едет в Германию, в Лейпциг. Начинается лейпцигский период его жизни (осень 1876 — середина 1880 г.). Выбор Лейпцига был случаен. Штрайтберг, основываясь на том варианте «Воспоминаний» Соссюра, который он получил от него в 1903 г., объясняет этот выбор тем, что там, в Лейпциге, учились и туда звали его друзья. Однако из имеющихся в нашем распоряжении черновых набросков воспоминаний видно, что выбор Лейпцига и Лейпцигского университета был сделан родителями Ф. де Соссюра, которые предпочли, чтобы их сын не оказался предоставленным самому себе в чужом городе, и назвали Лейпциг только потому, что там продолжали свое образование многие женевские друзья Соссюра (Л. Готье, Р. Готье, Э. Готье, Э. Фавр). Так или иначе, но чистая случайность привела Ф. де Соссюра в эпицентр бурного движения в лингвистике, возникшего буквально на глазах Ф. де Соссюра и получившего, с легкой руки Царнке, шуточное название младограмматического,— название, которое с тех пор так и осталось за ним всерьез. «Результатом его (этого движения.— А. X.) было почти полное изменение лица сравнительной грамматики индоевропейских языков не только в отношении методов, но еще более непосредственным образом — в утверждении ряда фактов, которые эта дисциплина не видела, создав себе ложное представление о фонетическом состоянии языка, который лежит в основе ее исследований» (Ф. де Соссюр, Воспоминания).
В Лейпцигском университете в это время сконцентрировались наиболее выдающиеся лингвисты как домладограмматического, так и младограмматического направлений.
Соссюр числился студентом с октября 1876 г. по июль 1878 г. Что же делал в университете приехавший учиться в Лейпциг Ф. де Соссюр? Поразительно, но университетские лекции, за исключением курса Курциуса, он, по его собственному признанию, посещал редко, «и даже очень редко». Нам известно, что время от времени он посещал курс литовского и старославянского языка у Лескина, занимается древнеирландским у Виндиша (1844—1918), посещает privatissimum по древнеперсидскому у Гюбшмана, довольно аккуратно ходит на занятия по истории немецкого к Брауне. Известно, что он совершенно не слушает санскрит, почти совсем не посещает занятия по германским языкам, в том числе и по готскому, то есть по языкам той семьи языков, которой он совершенно не занимался в Женеве и которая позже — в Парижский и последний, Женевский, периоды его жизни — будет занимать одно из центральных мест в его педагогической деятельности.
Особый интерес, естественно, вызывает отношение Ф. де Соссюра к курсам сравнительной грамматики индоевропейских языков, к занятиям, которые вели Остгоф и Бругман.
Однако вскоре Соссюр, увидев, что его мысли работают в том же направлении, какое он заметил на лекциях Бругмана, перестал слушать эти лекции, чтобы быть в своих исследованиях совсем самостоятельным и независимым, но все работы, относящиеся к его теме, он, тем не менее, прочёл.
Итак, ясно, что Ф. де Соссюр не установил ни деловых, ни личных контактов с основными представителями младограмматического направления. Соссюр чувствует себя в этой компании чужим, да и к Соссюру относятся, как к чужому. Самыми близкими для него оказываются те несколько иностранцев, которые находились в это время в Лейпциге.
За всей сложностью этих отношений не следует забывать и того немаловажного, но обычно упускаемого всеми исследователями факта, что Ф. де Соссюр был, хотя и швейцарцем, но все же французом, а ведь еще совсем недавно отгремели громы франко-прусской войны 1870—1871 гг. за Эльзас — Лотарингию, где когда-то в Соссюре на Мозелоте проживали его предки и которая теперь отошла к Германии. Словом, Ф. де Соссюр пришелся не ко двору в Германии. И повинны здесь, вопреки сложившемуся мнению, были, по-видимому, обе стороны.
Сразу же по прибытии в Лейпциг Ф. де Соссюр начинает осуществлять свой грандиозный замысел: набрасывать теорию индоевропейского корня и реконструировать систему гласных индоевропейского языка. Результатом этой работы был „Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках", вышедший в декабре 1878 г. в Лейпциге.
Вскоре последовало несколько благожелательных отзывов на него. Но прозвучали они если не на задворках, то уж никак не в центре, а скорее на периферии лингвистических владений. Один голос в похвалу Соссюру раздался из Казани, и принадлежал он поляку, волею судеб заброшенному на окраину царской России и ставшему русским ученым,— Николаю Крушевскому. В 1880 г. благожелательный отзыв на „Мемуар" был опубликован, а точнее, «запрятан в малораспространенном русском журнале» (Бодуэн де Куртенэ) — „Русском Филологическом Вестнике" (РФВ). Но кому был доступен этот журнал?! И что представлял собой «какой-то» Н. Крушевский, автор всего четырех работ, половина из которых к тому же была напечатана в никогда не читаемых „Ученых записках" провинциального университета? И кому бы пришло в голову читать лингвистическую работу по-русски, когда международным языком уважающих себя лингвистов в то время был немецкий? Мы абсолютно уверены, что Соссюр ничего не знал тогда об этом отзыве и вообще, наверное, так никогда и не узнал о его существовании.
Был еще один голос «за», ио прозвучал он на страницах органа, не имеющего никакого отношения к лингвистике («Journal de Geneve», 25.11.1879 г.), и принадлежал он Луи Аве — профессору Коллеж де Франс. А Франция того времени считалась дремучей лингвистической провинцией, застрявшей на бопповском этапе в языкознании.
Правда, Ф. де Соссюра поддержал датчанин Мёллер, принявший гипотезу Соссюра о сонантном коэффициенте. Мёллер был ближе к Германии, и это ему даром не прошло.
Наконец, ради курьеза следует упомянуть о том, что вскоре после выхода „Мемуара" Ф. де Соссюр был впервые представлен маститому германисту Царнке, и тот якобы благосклонно спросил юношу, не является ли он случайно родственником швейцарского лингвиста Фердинанда де Соссюра, автора известного «Мемуара». Если угодно, этот забавный случай можно тоже считать рецензией «за».
Но не эта периферия определила на полвека отношение к „Мемуару". Его определил Остгоф и его близкие, составлявшие тогда штаб лингвистической науки. Остгоф сыграл роковую роль в определении стратегии по отношению к „Мемуару". В 1879 и 1881 гг. он в издававшихся им совместно с Бругманом „Morphologische Untersuchungen" (Vol. II, 1879; Vol. IV, 1881) нанес один за другим два удара по „Мемуару", а заодно и по его автору.
Все, что было признано «судьями» неприемлемым, то было объявлено «незрелым», «недоношенным», «в корне ошибочным», сконструированным в угоду системе,— понятию, чуждому младограмматическому языкознанию.
Все, что было признано «судьями» приемлемым, важным, интересным, то было объявлено заимствованием, плагиатом.
Впервые „Мемуар" был учтен только в 1900 году Хиртом в его книге „ Ablaut", затем открытия Ф. де Соссюра были блестяще подтверждены на фонетическом уровне в 1927 году Е. Куриловичем; однако „Мемуар" оставался уникальным явлением до появления работ Бенвениста о структуре индоевропейского корня.
„Мемуар" сразу же поставил Соссюра в число классиков языкознания. Он возвестил начало новой эпохи на 50 лет раньше, чем эта эпоха действительно наступила. Разумеется, такую ситуацию нельзя назвать иначе как драматической, И драматизм этот с годами усугублялся частными, второстепенными обстоятельствами, которым Соссюр придал первостепенное значение и о которых не забывал всю жизнь.
В 1878 году Соссюр кончает университет и в июле уезжает в Берлин, где живет почти полтора года. В Берлине он слушает лекции по санскриту у Германа Ольденберга и кельтолога и индолога Германа Циммера. Весьма вероятно, что именно здесь Соссюр и познакомился с общелингвистическими идеями Уитни. Вильям-Дуайт Уитни (1827—1894), как и Ольденберг и Циммер, был санскритологом, и его прекрасно знали в Германии.
В конце 1879 г. Соссюр возвращается в Лейпциг и в феврале 1880 г. блестяще защищает докторскую диссертацию «De l'emploi du genitif absolu en sanskrib (работа была опубликована в Женеве в 1881 г.).
Друг Соссюра Фавр, присутствовавший на защите, писал: «Если бы он не был так скромен, роли могли бы перемениться: экзаменуемый юноша мог бы свободно поменяться местами (mettre sur lasellette) со своими учеными экзаменаторами».
Сочинение это не идет ни в какое сравнение с „Мемуаром". И все же даже эта заурядная работа, как показывают Годель и де Мауро, во многом является диссидентской, еретической, с общепринятой тогда точки зрения.
Так заканчивается четырехлетний, немецкий, период странствий Соссюра, самый блестящий и, быть может, самый горестный период в его жизни: блестящий потому, что он ознаменовался выходом „Мемуара", работы, которую он потом так и не превзошел, горестный по тем трагическим переживаниям, которые потом преследовали Соссюра всю жизнь и источником которых оказался все тот же «Мемуар».
IV
Решение уехать из Германии было вызвано явно ненормальными отношениями, которые сложились у Соссюра с немецкими младограмматиками. Соссюр выбирает Париж и в декабре 1880 г. переезжает туда после поездки в литовские земли, где (точно где, неизвестно) он занимался литовским языком (по-видимому, в марте — сентябре 1880 г., после февральской защиты диссертации).
Франция тех времен была, так сказать, лингвистической провинцией. Туда, как кажется, не долетал даже отзвук лингвистических младограмматических бурь, бушевавших в Германии.
Приехав осенью в Париж, Соссюр первый год (конец 1881) своего пребывания в столице Франции слушал чтения М. Бреаля в ЕРНЕ, а с февраля 1881 начал посещать лекции по иранским языкам, которые читал Дармстетер, по санскриту, которые читал Берген (Bergaigne), и по латинской филологии, которые читал Луи Аве (L. Havet); Аве уже хорошо знал Соссюра как автора „Мемуара", восхищался им, рецензировал его работы и на одном из занятий, по свидетельству Эдуарда Фавра, касаясь вопроса, разработанного Соссюром, пригласил его на кафедру прочесть вместо себя эту лекцию.
Слушая И. Бреаля, Соссюр знакомился с идеями философской грамматики, в частности с теорией произвольности знака, развиваемой Кондильяком в его „Опыте о происхождении человеческих знаний" («Мы сами выбрали знаки языка, и они произвольны по отношению к понятиям (avec nos idees)», «язык — наиболее яркий пример связей, которые мы формируем сознательно»). Маловероятно, чтобы эти идеи не повлияли на Соссюра и чтобы они как-то не сказались позже, спустя 30 лет, на формировании его „Курса". Бреаль, пусть косвенно, подготовил возврат на новой основе к общей грамматике в XX веке.
Уже осенью следующего года М. Бреаль передает Соссюру свой курс в ЕРНЕ: 30 октября 1881 г. двадцатичетырехлетний Соссюр единодушно утверждается mattre de conferences de gothique et de vieux-haut allemand с жалованием в 20000 франков и с 5 ноября начинает занятия со студентами. Он читает длительное время (1881—1887) курсы по готскому и древневерхненемецкому, позже (1887— 1888), уже в качестве maitre de conferences, он берет на себя чтение сравнительной грамматики греческого и латинского языков, затем, годом позже (1888—1889), к этому добавляется курс по литовскому языку.
Помимо знакомства с Бреалем, у Соссюра в Париже, спустя год после приезда туда, произошла знаменательная встреча. 3 декабря 1881 г. на заседании Парижского лингвистического общества происходило избрание Бодуэна де Куртенэ в качестве assistant etranger. Соссюр был членом этого общества уже с 1876 г. Здесь-то и состоялось знакомство этих двух выдающихся лингвистов, открывших новую эру в истории языкознания.
Об основательности этого знакомства свидетельствует ряд высказываний Бодуэна. Так, из работы Бодуэна о Николае Крушевском мы узнаем, как высоко ценил Бодуэн «Мемуар» Соссюра.
В 1894—1895 гг. в другой своей работе — „Опыт теории фонетических альтернаций"— Бодуэн де Куртенэ снова дает высокую оценку выдающемуся произведению де Соссюра.
С другой стороны, известна высокая оценка, которую высказал Соссюр в адрес Бодуэна де Куртенэ и Крушевского. О них он упоминает уже в 1891 г. в наброске к трем вступительным лекциям в Женевском университете.
Все это свидетельствует о несомненном знакомстве Соссюра с идеями Казанской школы. Самое существенное состоит в том, что Соссюр понял, что Казанская школа русской лингвистики также рассматривает язык в теоретическом плане.
В 1889—1890 гг. Соссюр берет годичный отпуск по болезни и уезжает в Женеву, оставив заместителем своего ученика А. Мейе (поступившего в ЕРНЕ в 1885 г. и посещавшего лекции Соссюра с 1887 г.). Вернувшись из" Женевы, он ведет занятия еще один учебный год, а затем в 1891 г. навсегда покидает Париж и Францию, рекомендовав в качестве своего преемника Л. Дюво.
Одной из причин, побудившей Соссюра уехать на год в Швейцарию, а затем и навсегда покинуть Париж, было, очевидно, предложение администрации принять французское подданство, когда перед Соссюром открылась возможность получить место ординарного профессора (chaire de titulaire). Соссюр отказался, а это, естественно, привело к уходу.
За девять лет пребывания Соссюра во Франции его лекции посетило свыше ста человек, среди них — сорок иностранцев, из которых двое из России — Ф. Браун и И. Гольдштейн.
Если принять вo внимание, что историческое и сравнительное языкознание читалось во французских учебных заведениях впервые, то указанная цифра является довольно высокой. Из французов его в разное время слушали признанные специалисты по классической филологии, кельтологии, индологии, славистике.
V
В 1891 г. начинается последний, Женевский, период жизни Соссюра. Он в расцвете сил. Ему всего 34 года. Но сколь сложен, странен и драматичен в творческом и личном отношениях этот период почти в четверть века...
В Женеве Соссюр получает должность экстраординарного профессора на созданной специально для него кафедре истории сравнительной грамматики индоевропейских языков и санскрита.
В 1896 г. Соссюр становится ординарным профессором.
Мы знаем, какие курсы ведет Соссюр последнюю четверть века своей жизни. На первом месте стоят классические и германские языки.
Германские языки он начал читать еще в Париже. Но, переехав в Женеву, он возобновил курсы по этим языкам лишь через десять лет. С 1896 г. до конца жизни Соссюр почти ежегодно (за исключением 1901—1902 гг.) объявляет один-два курса по тем или иным разделам германского языкознания: он читает готский, древневерхненемецкий, средневерхненемецкий, древнесаксонский, англосаксонский, древненорвежский, сравнительную грамматику германских языков, историческую грамматику немецкого (и английского) языков. Наконец, он ежегодно читает санскрит. Остальные курсы он читает от случая к случаю, по одному разу.
Но все, что мы сказали выше,— это лишь внешние вехи на жизненном пути Соссюра, ничего не говорящие о внутренней стороне его жизни, особенностях его личности. А здесь с Соссюром происходят странные вещи. Он все больше и больше замыкается в себе, все больше и больше удаляется от друзей. Связи его с лицами, близкими ему в Парижский период его жизни, становятся все менее регулярными. Он часто ссылается на свою эпистолофобию. Но это не совсем так: письма время от времени все же пишутся, хотя и остаются лежать неотправленными в ящиках письменного стола.
Женевский период необычен и в творческом отношении. Во-первых, Соссюр все меньше и меньше пишет, все реже и реже печатается. За 25 лет он публикует 28 работ. Подавляющее большинство из них, напечатанное в MSL, как показывает приложенный ниже список работ, представляет собой небольшие заметки размером менее странички каждая. Исключение составляют несколько рецензий, одна из коих уж совсем уводит нас в сторону от языкознания, в область теософии. Во-вторых, самые важные из своих работ Соссюр не заканчивает. Вот два важнейших примера. Во-первых, «дело Уитни». Известно, как высоко ценил Соссюр этого выдающегося санскритолога и лингвиста. Он неоднократно ссылался на него во всех трех циклах своего „Курса", цитировал его как санскритолога в своей докторской диссертации и почти наверняка знал его как автора работ по общему языкознанию.
Уитни скончался 7 июня 1894 г. 10 ноября того же года Соссюр получает от Американского филологического общества приглашение принять участие в специальном заседании 1-го конгресса американских лингвистов, посвященном памяти Уитни. Тотчас же он садится писать ответное письмо с согласием выступить на конгрессе и..., не дописав его, оставляет не отправленным в письменном столе. Тут же, ничего не сообщив о своем согласии секретарю общества, он тем не менее садится писать доклад, набрасывает обстоятельный план сообщения (1. Сравнительная грамматика, 2. Сравнительная грамматика и языкознание, 3. Язык — человеческое установление, 4. Две стороны языкознания как науки, 5. Уитни и младограмматики, 6. Уитни как фонолог), пишет, реализуя этот план, 70 страниц заметок... и вдруг,не дописав, останавливается на полпути и больше не возвращается к этому сюжету.
Остается еще одна возможность: отправить послание в адрес конгресса с выражением своего отношения к Уитни. Таков был обычай и так делали многие. Но, перечитывая приложение к протоколу заседания от 28.XII. 1894 г., где были перечислены имена всех иностранных ученых, приславших такие письма, мы среди них не находим имени Соссюра.
Наконец, Соссюр все чаще и чаще явно уклоняется в сторону от основной линии своих интересов. Укажем только на часть его замыслов, далеких от лингвистики:
1) В 1899—1909 гг, (за исключением 1900—1901 гг.) он ведет семинар по современному французскому языку, основное внимание уделяя французскому стихосложению. Как и следовало ожидать, результаты работы остаются в черновиках.
2) С 1903 г. он начинает усиленно заниматься германскими легендами в их соотношении с греческими мифами, выделяет в них небольшое по объему исконно германское ядро, противопоставляя ему большую часть, связанную с мифами о Тезее и Орионе. Результаты этой работы также остаются неопубликованными.
3) В 1904 г. он усиленно занимается германским эпосом о Нибелунгах и даже ведет по Нибелунгам курс на кафедре немецкого языка и литературы, замещая в течение года проф. Э. Редарда. Единственный результат и этой работы — черновики.
4) В его бумагах мы находим недатированные черновики «Ведийской метрики».
5) И наконец, анаграммы. Три года — с 1906 по 1909 — он усиленно занимается анаграммами. Этот нелегкий труд он фиксирует в 99 тетрадях и в массе сводных таблиц, образующих главное (!!!) неизданное его наследие. Что касается „Курса", то здесь Соссюр был, видимо, вполне удовлетворен всего тремя неполными тетрадями. Ни одной строчки он, разумеется, не издает, охваченный сомнениями в истинности самого принципа и удивленный тем, что прием этот не осознавался самими поэтами и о нем ничего не говорилось в соответствующих поэтиках соответствующих народов.
Лишь неожиданный случай предоставил Соссюру возможность вырваться из рутины читаемых им курсов, видимо, ничем не примечательных и поэтому-то не оставивших после себя никаких следов, а также перестать метаться от одного недостойного для него занятия (вроде размножения для студентов составленных им упражнений по санскриту) к другому. В 1906 г. умер Вертгеймер, который, исполняя обязанности главного раввина города Женевы, одновременно обучал в университете желающих женевцев основам науки о языке. Фортуна улыбнулась Соссюру. И он, заняв в феврале 1907 г. место Вертгеймера, еще успел до конца жизни трижды прочесть курс науки о языке. Но покинул он этот мир — мы почти не преувеличиваем,— не оставив ни одного наброска, достойного называться «Курсом общей лингвистики». И вот это-то несуществующее произведение, плохо ли, хорошо ли воссозданное Балли и Сеше, возвестило, что в науке о языке наступил XX век.
Так как чтение „Курса" было случайным эпизодом в жизни Соссюра, естественно, возникли два вопроса: вопрос о том, занимался ли Соссюр до этого общими вопросами языкознания, и вопрос об источнике его идей, нашедших воплощение в «Курсе».
Одним из важнейших свидетельств ранних интересов Соссюра к общетеоретическим вопросам является письмо Соссюра к Мейе от 4 января 1894 г. В этом письме Соссюр пишет: «Абсолютная нелепость принятой терминологии, необходимость ее пересмотра, а также необходимость показать для этого, какого рода объектом является язык вообще, непрестанно вредит моим практическим интересам, хотя для меня не было бы большего желания, нежели заняться вплотную языком вообще. Это кончится — против моей воли — книгой, в которой я без энтузиазма и бесстрастно изложу, почему нет ни одного термина, употребляемого в лингвистике, которому я придаю какой-либо смысл».
Жалуясь в этом же письме на усталость от работы над литовской акцентуацией, Соссюр указывает на «трудности, которые возникают вообще при написании всего лишь десятка строк самого общего характера относительно фактов языка. Уже давно всецело поглощенный логической классификацией этих фактов, классификацией с тех точек зрения, с каких мы их рассматриваем, я все более и более убеждаюсь в необъятности той работы, которую необходимо проделать, чтобы показать лингвисту, что он делает».
Из процитированных мест письма очевидно, что Соссюр 1) видит необходимость в теоретическом обосновании основных понятий науки о языке; 2) выражает стремление заняться этими вопросами вплотную, указывает на то, что такая работа может завершиться, вопреки его желанию, книгой, и 3) наконец, признает необъятность и фактически невыполнимость такой работы.
Этот же взгляд Соссюра на состояние науки о языке подтверждает, в частности, то небольшое число неоконченных заметок (Notes inedites), которые датируются примерно теми же, девяностыми годами. В этом отношении очень характерна заметка о Шлейхере, написанная, видимо, в связи с подготовкой Соссюром доклада об Уитни, которая представляет собой осуждение всего немецкого эмпирического, атомарного языкознания.
«По-видимому, темой для философских размышлений всегда будет тот факт, что наука о языке, возникшая в Германии, развивавшаяся в Германии, взлелеянная и лелеемая в Германии несчетным числом людей в течение полувека, ни разу не сделала даже слабой попытки подняться до той ступени абстракции, которая необходима, чтобы возвыситься над тем, что делают (се qu'on fait), и показать, почему то, что делается, имеет законное право на существование и свое место среди других наук».
Все это Соссюр подтверждает и в своем разговоре с Ридлингером 19 января 1909 г. по поводу синхронической лингвистики, замечая, что он уже 15 лет занимается этой проблемой: «в статической лингвистике все необходимое вытекает одно из другого», «язык есть строгая система, и теория его должна быть столь же строгой, как и сам язык». Но и в этом позднем свидетельстве о давних интересах Соссюра к общетеоретическим вопросам повторяется старая мысль, развитая в письме к Мейе, о непосильности для него этой задачи: «Создавать статическую лингвистику — не мой удел». «На мои возражения,— пишет Ридлингер,— Соссюр беспрестанно ссылался на трудности этого предприятия», подчеркивая, что все читаемое им — «не то», что «курс должен был бы быть на деле иным». Особенно резко возражает он против оформления своих идей в виде книги: «Что же касается книги на эту тему, то об этом,— говорил мне Соссюр,— нельзя и помышлять. Здесь необходимо, чтобы мысль автора приняла завершенные формы». Тогда же Соссюр развивает мысль, что «в данный момент общая лингвистика представляется мне в виде системы, напоминающей геометрию. Все сводится к теоремам, которые надо доказать».
Почти любое утверждение, сформулированное Соссюром, нетрудно свести к идее, высказанной кем-либо из его предшественников или кем-либо из его современников. Очень многие лингвисты с изрядным рвением занимались этим малоплодотворным делом. При этом одни стремились превратить весь „Курс" в парафраз сочинений одного-единственного лингвиста, другие пытались, демонтировав Соссюра иа части, показать, что каждая из демонтированных частей имеет своего духовного отца в лице того или другого лингвиста, социолога, философа и т. п.
Утверждение об условном характере языка возводили к Уитни; об этом свидетельствуют черновики Соссюра.
«Некоторые (лингвисты) говорили: «Язык коренится в человеке (est une chose humaine), в том смысле, что он является естественной функцией его». Уитни сказал: «Язык — это человеческое установление (institution)*. И это изменило коренным образом направление лингвистики (Гахе de la linguistique). ...Язык и письменность не зиждятся на естественном отношении вещей. Нет никакой (естественной) связи ни на одно мгновение между свистящим звуком и формой буквы s, равным образом слово cow для обозначения коровы является не более легким, нежели слово vacca. Уитни никогда не забывал повторять, чтобы дать лучше почувствовать, что язык является всего лишь установлением...» („Notes inedites F. de Saussure", № 11, CFS, 12, 1953). К Уитни же сводят соссюровское понимание языка как знака и отличие языка от других средств общения.
Сам Соссюр никогда не указывает источников своих идей: у него не найти ссылок ни на Дюркгейма, ни на Тарда, ни на Бодуэна де Куртенэ, ни на Габеленца и т. д. Единственным исключением являются скупые ссылки на Уитни.
Нельзя отрицать, что все эти связи идей существуют реально, что иногда они прослеживаются до совпадений в терминологии. И тем не менее мы не сторонники того, чтобы считать задачу понимания Соссюра решенной, растащив его идеи по частям. Растащить его по частям, разумеется, можно, но из полученных кусков Соссюра не сшить. Все, кто совершают расчленение Соссюра, как правило, забывают о целостности его лингвистического мышления, предполагая, что в науке можно поступать и действовать по способу гоголевский Агафьи Тихоновны: «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича», то вот тогда-то и получится угодный Соссюр. Соссюр — не сложение идей, а система идей. А в этом случае проблема источника каждой идеи приобретает второстепенное значение.
При этом упускают из виду, что сведение Соссюра к Другим авторам не дает нам понимания, почему он оказался властителем умов лингвистов XX века и остался им даже тогда, когда его система взглядов стала историей, тогда как все, кто питал его идеями, и даже наиболее близкий ему Бодуэн де Куртенэ, не произвели такого потрясения умов.
В начале 1912 года Соссюр заболевает и прекращает занятия еще до конца учебного года. В новом учебном году он занятий не возобновляет. Л. Готье вспоминает, что в это время он пробует заниматься китайским языком. Однако никаких следов этих занятий в архиве Соссюра не остается.
22 февраля 1913 г. Соссюр умирает в родовом поместье Вюффлан, почти совершенно забытый современниками, известный лишь близким ученикам. Фердинанд де Соссюр был прекрасным педагогом, он воспитал целую плеяду замечательных лингвистов. Под влиянием его теории в языкознании XX века сформировалось новое лингвистическое направление, которое получило название структурализма.
Его кафедру последовательно занимают Ш. Балли (1865—1947) и А. Сеше (1870—1946).
Они же в 1916 г. выпускают воссозданный ими „Курс общей лингвистики", принесший всемирную славу человеку, который, мечая написать эту книгу, считал выполнение этой задачи непосильным для себя делом.
Источники: А. А. Холодович Фердинанд де Соссюр.Жизнь и труды.
http://www.classes.ru/grammar/143.Saussure-linguistique/source/worddocuments/_28.htm
http://www.livelib.ru/author/155386